Рецензия на новую картину Алехандро Гонсалеса Иньярриту "Бардо"
16 декабря на Netflix состоялась долгожданная премьера нового фильма мексиканца Алехандро Гонсалеса Иньярриту "Бардо". Это первая за семь лет картина режиссера и вторая по счету лента, снятая в его родной Мексике после дебютной работы "Сука-любовь". Кинокритик "Газеты.Ru" Елена Зархина разбирается в новой работе Иньярриту — монументальном эпосе о жизни, любви и искусстве в творце (и никак не наоборот).
Успешный журналист и документалист Сильверио Гама последние 15 лет прожил в Америке, где, как считают его сограждане-мексиканцы, "обслуживал интересы гринго вообще и капиталистов в частности". Но на самом деле Гама жил вполне обычной жизнью: вместе с любимой женой растил двоих детей, пытался справиться с утратой третьего ребенка, строил карьеру - и во всей этой суете не заметил, как утратил связь с самим собой.
Через столько лет герой возвращается в родную Мексику и пытается заново выстроить отношения вообще со всем - с собой, родиной, искусством и политикой, определившей образ современного мира.
До "Бардо" Иньярриту молчал семь лет — с момента выхода его второго оскаровского фильма "Выживший" с Леонардо Ди Каприо. После этого режиссер хотя и отошел от кино, но не расставался с искусством. В 2017 году на Каннском кинофестивале Иньярриту представил уникальный в своем роде проект — иммерсивную арт-инсталляцию под названием "Плоть и песок". Она позволяла всем желающим прожить опыт беженцев, вынужденных с угрозой для жизни нелегально пересекать границу между Мексикой и США.
Замысел инсталляции заключался в следующем: каждый участник заходил в павильон, снимал обувь, надевал тяжелый рюкзак с личными вещами и очки виртуальной реальности. Далее он буквально проходил путь мигранта-нелегала: бежал босой по пустыне и камням, прячась от преследующего его вертолета с пограничниками и уворачиваясь от пуль. Опыт получался незабываемым, а сам проект был удостоен специальной технической награды Американской академии кинематографических искусств и наук.
Подобным иммерсивным экспериментом становится для зрителя и новая работа Иньярриту. Кажется, режиссер отнесся к фильму как к своему Opus Vitae (или делу жизни), подведя через своего лирического героя итоги собственной жизни и карьеры.
"Бардо", который в оригинальной версии называется "Бардо. Ложная хроника горстки истин", начинается и заканчивается с красивого и поэтического образа — гигантская тень человека то взмывает вверх, то следом опускается на землю. Этот образ полета как освобождения закольцовывал финал другого фильма Иньярриту — "Бердмен".
Но на этот раз сцена с возвышением до небес и возвращением на землю кажется более грубым символом того, как ощущается работа творца: момент создания произведения искусства тебя окрыляет, но стоит выпустить свою работу в мир, как полет прервется, и суровая реальность обязательно вернет тебя на землю. А может, это камень в огород оторванных от реальности гениев, чье ощущение полета не более, чем остаточное явление от вскружившего голову успеха.
Помимо летающих теней, в фильме находится место такому сложному магическому реализму, которому позавидовал бы сам Маркес. Здесь новорожденного малыша засовывают в роженицу обратно, объяснив это тем, что ребенок быстро разочаровался в этом мире и отказывается в нем жить. Здесь на центральной площади в сумерках из ниоткуда возникает гора человеческих трупов, а на ее вершине восседает испанский конкистадор Эрнан Кортес — завоеватель Мексики и человек, ответственный за гибель государственности ацтеков.
Символизма в "Бардо" так много, что на мировой премьере фильма на Венецианском фестивале из зала пачками выходили люди, а кинокритики в растерянности не могли определиться в собственных чувствах к фильму: это все еще искусство или уже мета-пародия на него?
Иньярриту, которому никогда не отказывало чувство меры, будто намеренно перегрузил картину смыслами, которые не осилить за один присест. Это скорее фильм-кроссворд: нужно очень хорошо ориентироваться в контексте задаваемого вопроса, чтобы отыскать на него самый правильный ответ.
Мир в "Бардо" — эластичная конструкция, в которой метафоры сливаются с реальностью, причудливые образы из снов становятся явью, а умершие оживают на экране и чувствуют себя живее живых.
В этом собирательном пазле из обрывков личной жизни Иньярриту его неприкрытая рефлексия, боль и сомнения. Тоскующий по своей стране художник-эмигрант, конечно же, он сам — человек, достигший невероятных высот в профессии, но уехавший ради этого с родной земли туда, где против таких, как он, президент Трамп требовал возводить стены.
Неслучайно в одной из сцен приехавший в Америку вместе с семьей Сильверио слышит от пограничника, что иностранец не имеет морального права называть Америку своим домой. "Но я прожил здесь 15 лет, мои дети получили здесь образование, я плачу тут налоги", — возмущается герой. "Неважно. Вы не имеете гражданство этой страны, а значит, она — не ваш дом", — невозмутимо отвечает пограничник.
Все эти политические и социальные дилеммы о поиске своего места в мире эхом отзываются в мыслях главного героя — утратившего под ногами почву журналиста, чья профессия обязывала его доносить до людей истину, но которую он по факту превратил в бессвязный разноголосый хоровод.
Иньярриту любит обличать своих героев: в "Бердмене" выкинутый на обочину профессии актер в приступе злости отчитывал зазнавшегося кинокритика; в "Бардо" Сильверио дает отпор коллеге-журналисту, обвинившего его в бездарности и продажности. Эта бесконечная схватка творца и его зрителя — ахиллесова пята самого режиссера, который заранее понимает: "Бардо" обнажает его собственную агонию творца.
В этом смысле интересен один из финальных образов фильма с гигантским обломком статуи, которую несут соотечественники Сильверио по пустыне. Это словно отрывок из "Озимандии" Шелли, в котором герой называет себя "мощным царем царей" и призывает всех взглянуть на свои великие деяния. Но сам он вскоре не обнаруживает никого вокруг — "пустыня мертвая и небеса над ней". Возможно, голос внутренних терзаний стих внутри самого Иньярриту, который впервые за эти семь лет по-настоящему выговорился, расправил крылья и взлетел.